22 июля 2014 года, вторник. Вечер. Вторник у меня всегда был днем необходимых поездок. Вот я и... поездил ныне. Поясница - будто ножом перерезанная. Костяшки плеч - словно бревном отдавленные. Хорошо идиот размялся!!!
Но я должен был - мне тысячу раз уже, с мая месяца говорили, что теперь действительно помогают. Не как раньше. А видит Бог - помощь мне необходима крайне, аукнулись бревнышки да сугробы, брюхо будто целиком узлами набито, вместо нормальных внутренних органов. Чихнуть иной раз боишься, зажимая за миг до чиха живот, чтобы тут же с болью не выскочила грыжа. И я конечно рванул в ночь. Раз теперь без дураков, помогают по настоящему...
Лет десять наверное прошло с тех пор, как я был здесь. Тогда, придя по брошюрам-рекомендациям данным мне в какой-то общественной правозащитной организации (там было указано куда обращаться, вот я и обращался...), я услышал здесь, что все эти правозащитные организации нагло лгут, что никакой медицинской помощи бездомным не оказывают, разве что помыться позволяют, да одежду от вшей «прожарить».
«Но теперь другое дело» - уверяли меня многие, теперь дескать помогают. Об этом уже и видео, и передачи разные есть (я и сам такие видел - Филимонки и еще какие-то, даже патриарх туда приходит...) - не будут же врать в таком крупном масштабе! Решил верить. Верить надо. Хоть во что-то. Бог? Конечно Бог!, но делает-то он все руками людей.
В ночь - чтобы спозаранку на месте быть. Хотя 9 утра и трудно позаранком назвать, но все же - пусть ночь промучаюсь на улице, зато уж наверняка успею всюду. Средства на дорогу, питание, туалет и прочие насущные нужды мне дали. Стало быть - это единственный мой шанс. Без этих средств, в моем состоянии, нечего и думать ехать шататься по улицам - гарантия гибели 90%.
Рюкзак приличный набрался - все необходимое и для возможной госпитализации, и для улицы (уж забыл с момента ухода в лес, что такое шарахаться по вокзалам и улицам ночи напролет, без тепла от печки, без кровати, без даже возможности в туалет сходить или помыть руки. Думал никогда более не придется. Но вот пришлось, поверив снова (интересно, это уже какой раз? которая тысяча попыток разменяна?), обратиться за медицинской помощью) - в общем ноша нелегкая, через пару часов и вовсе чугунной кажется.
Ничего не поделаешь, надо быть готовым ко всему. Раз теперь точно помогают, значит больницы мне не миновать - здоровье уже язык не поворачивается здоровьем называть.
В центр медицинской помощи бездомным, находящийся по адресу: г.Москва, Нижний Сусальный переулок, дом 4/а, я пришел как уже сказано, зараннее заручившись рекомендацией людей, занимающихся на общественных началах патронажем над бездомными. И увидел, что ни о какой помощи не может быть и речи. Я снова «купился» на ложь, практически выкинув как на помойку деньги на эту поездку, время, и конечно здоровье. Не изменилось ничего.
Точнее изменилось конечно, но не считая тока времени - в худшую сторону, в том числе выходит и в сторону более масштабной лжи о помощи бездомным.
Мне было велено по приходу туда, обратиться к тамошней работнице - Бобровой Марии Елисеевне.
На входе было нечто вроде регистратуры, где женщина в марлевой повязке на лице вежливо уточнила мою фамилию, завела на меня некую карточку, предложила расписаться в том, что я не против осмотра врачом. Я охотно и расписался.
Еще бы я был против! За тем и приехал (всю ночь ходил по улицам - это не лес, отдохнуть негде, да и опасно расслабляться - с тяжелым рюкзаком на плечах, ожидая рассвета).
Я знаю, по знакомству когда идешь, могут принять тебя за другого - какого-нибудь родственника и так далее. После поймут что никакой ты не родственник, а обычный бездомный, и обвинят в своих домыслах тебя же. Человек я опытный. И чтобы не было недоразумений, сразу сказал в «регистратуре» этой доброй и вежливой женщине - «Вы надеюсь понимаете, что никаких документов у меня нет». Женщина все так же вежливо улыбнулась и сказала «Понимаю. Именно таких людей мы здесь и принимаем». Меня она этим успокоила окончательно - все в порядке стало быть, никого я не обманываю ни рекомендацией, ни внешностью. И судя по доброжелательности, видимо и впрямь теперь помогают.
На мою просьбу временно оставить под его присмотр рюкзак, охранник с марлевой повязкой на лице, отреагировал с энтузиазмом - «Не просто можно, а я сам предложить хотел снять этот рюкзачище с плечь. Вон, к столу можно поставить...».
Пока я ожидал в коридорчике приглашения, мимо меня, на ногах-спичках, направляясь из кабинета «медицины» на выход вон, плавно «плыла»... женщина. Из бездомных. На вид либо пьяная, либо находящаяся на пороге вечности. Но не состояние ее сознания бросалось в глаза, а то, что худоба ее была запредельной. Такое принято показывать, когда речь идет о жертвах концлагерей во вторую мировую войну.
В тот кабинет тут же направился мужчина на костылях. Вроде не шибко грязный, и даже как будто трезвый...
Боброва Мария Елисеевна, к которой мне и велели перво-наперво обратиться, оказалась вежливой пожилой женщиной, соцработником. С марлевой повязкой на лице. Не имеющей никакого отношения к оказанию именно медицинской помощи.
Уточнив мою фамилию, она тут же и огорошила меня - «Что же Вы, здесь сидите, а Вас вовсю родственники ищут?». От этого ее, более чем странного, шокировавшего меня вопроса, я вдруг вспомнил какую-то телепередачу, в которую когда-то давно никак не мог «достучаться» - там тоже вдруг находились родственники человека, который ввиду амнезии все равно ничего и никого не помнил.
И стало интересно даже - где здесь могут находиться скрытые камеры? Но все тут же разъяснилось - со словами «Вот я им сейчас позвоню», Мария Елисеевна стала набирать номер людей, кои рекомендовали мне обратиться к ней. И уточнив наконец что я не лгу, нет у меня родных, а люди сообщившие ей обо мне занимались при этом тем, чем занимались обычно, то есть патронажем над бездомными, мы продолжили беседу.
Сначала Мария Елисеевна расспросила меня - где родился-крестился и чего приехал. Я рассказал как есть откровенно. Но мои попытки продолжить разговор, уже наконец по существу вопроса (о медицинской помощи, в которой я остро нуждаюсь и ради которой приехал сейчас - в чем состоит опасное ухудшение моего здоровья), стали натыкаться на не совсем понятное «Медицина потом, сейчас речь не об этом...». И мы продолжали обсуждение социальных вопросов.
Я не сразу и сообразил кого она имеет ввиду, предлагая/спрашивая - бывал ли я в серьезной организации «Комитет За гражданские права»? Но при упоминании фамилии Бабушкин, тут же вспомнил полутьму в подвале, в районе метро Медведково, где много лет назад у меня (уже лишенного всех документов и соответственно прав) украли и последнее, крайне необходимое мне тогда имущество - добротный стальной термос. А в виде максимально возможной помощи, мне там выдали некую «Охранную грамоту». Конечно я рассказал ей про максимум возможностей той организации.
В разговоре Мария Елисеевна поведала, что этот самый Комитет, по сей день так и пребывает в том самом подвале.
Мария Елисеевна предложила другую (тоже кажись знакомую мне) организацию такого же сорта. Мои слова о реальном положении дел (официально считаюсь мертвым, никого кто знал бы меня нет на свете, одноклассников найти нереально, по месту последней прописки следы были уничтожены уже тогда, когда у меня на руках еще оставался военный билет с их штампами о моем там воинском учете, которым я их - учетчиков - напугал однажды чуть ли не до полусмерти, придя сниматься с учета ввиду переезда... и т.д. и т.п.) она либо не слышала (то звонит ей кто, то в своих мыслях витает), а если все же повторял чтобы таки услышала, то как-то встрепенувшись смотрела, будто проверяя «не послышалось ли ей что я голос подал?».
В результате, так и не услышав моих слов, сказала что будет с этим (восстановлением моих документов) работать - опрашивать по месту рождения/обучения, опрашивать тех кто знает и знал меня раньше, наводить справки по месту последней прописки и т.д..
Выразительно спросила - «Ведь я хочу чтобы они восстановили мне документы?». Мне было понятно что говорит она не со мной, а со своими мыслями, и мне очень нужна была медицинская помощь, потому я разумеется соглашался.
Конечно, будучи юристом до мозга костей, я спросил Марию Елисеевну - «Что они ответят, когда их спросят - кто они такие, чтобы запрашивать документы и прочие сведения о другом человеке???».
Она ответила куда-то в центр столешницы своего стола, что-то вроде - «...Ну, как это кто? Организация...».
Я не стал спорить - мне надо было сохранить равновесие, мне очень надо было получить медицинскую помощь. Вроде получилось ничем не рассердить ее и я втихаря был этому рад.
Условились минутами позже, что позвоню ей в начале августа. «Числа десятого нормально? Чтобы уж наверняка?» - спросил я. «Десятого я не работаю, 11-го и 12-го тоже. 13-го августа самое оно.» - примерно так ответила она и вручила мне прямоугольный кусочек блестящей словно лаком плотной бумаги, который оказался ее визитной карточкой.
Здравпункт для лиц без определенного места
жительства
Боброва
Мария Елисеевна
Специалист по социальной работе
84992650797
89037645813
Было указано на визитке.
Я улыбнувшись уверил, что число 13 запоминается легко, вызвав улыбку и у нее. И, взяв заведенную на меня карточку, Мария Елисеевна понесла ее в другой кабинет, абсолютно другим людям - тем, кто ведает наконец именно медицинской помощью. Наше с ней общение на этом закончилось - подошла очередь другого просителя. Я же остался сидеть в крохотном коридоре у распахнутой двери в ее кабинет, дожидаясь своего вызова в кабинет «медицинских властителей» и поневоле прекрасно видя и слыша все что обсуждается в кабинете Марии Елисеевны, было даже немного неловко слышать то, что меня касаться не должно...
Очередной пациент объяснял Марии Елисеевне что он хронический туберкулезник. Сквозь марлевую повязку, Мария Елисеевна отвечала ему, что стадия ремиссии - это эквивалент здоровья и безопасности для содержащих его лиц, коими могут на его выбор стать:
- фермер («козье молоко дескать, полезно при туберкулезе чрезвычайно»);
- монастырь («в котором труд его как трудника, будет не в пример центру реабилитации легок»);
- центр реабилитации («там потребуют труд не в пример тяжелее, чем в монастыре»);
- спец-интернат (очевидно нечто вроде дома инвалидов);
- наркологический диспансер (за утро я успел выяснить у одного из посетителей этого места и пребывавшего однажды на протяжении чуть ли не полугода в том наркологическом диспансере, куда можно направиться благодаря протекции здешних социальных работников, что личные вещи, в том числе и мобильник, там, в наркологическом диспансере у них отнимают. А выдавать могут на час или два в день, или не выдавать вовсе - это целиком зависит от сиюминутного душевного расположения работников смены).
Здесь и сейчас, я не подал виду что испуган (в частности отсутствием у меня марлевой повязки), нарочито спокойно поднялся со стула и прошел к выходу на улицу, присев на стоящий там такой же стул.
Особо притворяться не пришлось - после бессонной ночи, проведенной преимущественно на ногах - непрерывно перемещаясь - да с тяжелым рюкзаком при этом на плечах, я итак был уставший (спокойный дальше некуда, разве что сознание на каждом шагу не терял).
Места там мало в принципе. Так что выйдя на улицу, я оказался, сидя на тамошнем уже стуле, столь же впритык к событиям, но уже со стороны настежь распахнутого окна кабинета Марии Елисеевны. Снова пришлось в смущении думать куда прятать от чужих обсуждений глаза и уши. Глаза спрятать удалось - просто смотрел себе под ноги.
Уходить или отходить подальше было нельзя - в любой момент могли пригласить в кабинет, где наверняка уже окажут именно медицинскую помощь. Так и сидел.
Со стороны ворот поднялся небольшой шумок (кто-то из бомжей негодовал, что в той стороне плохо человеку. Плохо оказалось именно той, чрезвычайно худой, не то пьяной не то давно усопшей... женщине. До ворот она так и не «доплыла»), на который пошел охранник.
Шум этот отвлек на секунду и мое внимание, я даже привстал посмотреть что случилось. Однако, неустанно помня о том, что в любой момент меня могут пригласить в нужный мне кабинет, я тут же вернулся на место.
Не успел. Из коридора на меня с негодованием смотрела молодая женщина с марлевой повязкой на лице, вопрошая - «Вы что сюда, постоять у двери пришли?».
Сегодня меня мало чем можно было смутить, придя за помощью, я готов был чуть ли не как на плацу выполнять все команды тех, кто будет оказывать эту помощь. Вот и сейчас я извинился, сказав - «Простите. Думал окликнут когда очередь придет...».
Сказав что-то вроде - «Хм... Окликнут!» - женщина кажется, слава Богу, подрастеряла свой гнев. Но как оказалось, она здесь была лицом второстепенным.
За столом в кабинете сидела другая, полноватая, черноволосая (кажется волосы крашеные) женщина, которая тут же спросила - есть ли у меня какие-либо документы?
Я откровенно сказал что нет и уже давно - забыл как и выглядят.
Какие проблемы со здоровьем? - спросила она меня. Я объяснил что подозреваю рак кишечника, или как минимум множество грыж и разрывов там. Мог бы вкратце обьяснить основания своих опасений, но ничего более сказать просто не успел...
Черноволосая взорвалась негодованием, лучшие выражения которого «Осмотр онкологии только по паспорту и только по полису». В остальном я не все и упомню, разве что гневный напор и общий смысл, заключающийся в том, что я идиот раз приперся к ним, что мне скорее психиатр нужен и так далее.
Наверно в эти мгновения я был похож на барана, которого огрели по лбу кувалдой и он теперь «ловит искры», «проглотив» язык и вращая глазами пытается понять что происходит. Увы, таких как я недаром принято называть «тормоз».
Почему-то мне показалось правильным испросить тогда уж и эту, не то карту, не то «историю болезни», или... «историю оказанной мне помощи»???, заведенную ими и, по их требованию мною же подписанную - дескать не против я ни осмотра врачом, ни тем более помощи.
Видимо сквозь сумбур сознания (все же староват я уже, чтобы не спать сутками) я и «проблеял»-озвучил эту просьбу. Ибо голос черноволосой взлетел немного выше, гневно говоря - «Нет! Это теперь наша собственность!»
Видимо теперь, где-нибудь в их отчетах, стоит еще одна «человеческая единица», которой они оказали помощь. Есть соответственно и внятная роспись человека (моя то бишь). А то, что нет возможности уточнить подробности у самого человека... так это обычное дело. Бомжи ведь! Где их искать чтобы уточнять у них? Ясное дело нет у бомжей ни телефонов, ни соответственно права голоса.
Вот, оказывая помощь просят расписаться, и то хоть какое-то доказательство что помощь оказана. А так бы и вовсе... ищи потом ветра в поле, бомжей этих.
На груди ее висел «бэйдж» с инициалами. И естественным моим желанием стало узнать, разглядеть их хоть частично, так как этот ее «бэйдж» был почти полностью прикрыт ее рукой, едва-едва виднелось имя. И имя было точно нерусское. Или какое-то старорусское, каких уже наверно не встретишь. Редкое одним словом имя.
Когда черноволосая, уловив пристальность моего взгляда на этот ее «бэйдж», поняла мое намерение узнать ее инициалы, она и вовсе перешла с ругани на визг, еще тщательнее закрывая свой «бэйдж» и крича «Охрана! Выведите его отсюда!». От ее гримасы стали сильно заметны какие-то оспины или болячки на ее лице.
«Тормоз» я только в уме, как говориться «на язык», видимо неважно он - язык - «подвешен» у меня. Телом же как раз наоборот - резок (словно в компенсацию замедленности ума и языка в стрессовых ситуациях). И наверно попытайся охранник меня тронуть, я мгновенно - пружиной - «проснулся» бы. Хотя кажется что уж охранник-то тут ни при чем?
Но он и не пытался. Охранник то ли искал что-то в кармане, то ли ложил туда что, то ли смотрел себе под ноги или вообще в полу что высматривал, в общем делал нечто видимо важное для него, как я видел своим периферийным зрением... И слава Богу.
А может он, просто не слышал этот дикий визг? Например кабинет Марии Елисеевны находился в метре от этого - «медицинского» - кабинета, наполненного диким визгом. И Мария Елисеевна точно ничего не слышала - продолжала спокойно работать, уговаривая очередную забредшую сюда душу, обустроиться в наркологический диспансер, спец-интернат, или центр реабилитации.
Других вариантов «помощи» тут видимо просто нет.
Я как мог достойно сказал странно визжащей женщине, что найду выход самостоятельно и, не торопясь пошел прочь.
Там и правда мало места. Метров 10, может и того меньше от двери до ворот. Ну может 15. Не знаю. Несколько шагов короче.
Когда до ворот мне и правда оставалось три, или максимум четыре шага, я обогнал все так же медленно «плывущую» чудо-... чудо-женщину необычайной худобы, каждым своим тягуче-медленным движением утверждающую торжество существования над смертью.
Выйдя наконец из ворот, я забыл имя, что прочел на «бэйдже» черноволосой. Нелепый кошмар закончился.
Да и чего мне подобные кошмарики и хоть легионы визжащих от злобы монстров? А осадок в душе? А досада на то, что в нужный момент «протормозил», не нашел нужных слов в ответ?...
Пару дней назад мне подфартило - случайно удалось разжиться необыкновенной доброты и жизненности что ли, музыкой. Окарина называется кажется. Ocarina. Это как я понимаю название группы. Разумеется мир большой, огромный, всего в нем много, и всякой музыки достаточно. И доброй в том числе. Но чтобы кто-то писал музыку настолько наполненную добротой... - редко встретишь такое явление. А как известно добро всегда сильнее зла. И правда - с такой музыкой вся шелуха истеричного бреда лже-помощников мгновенно ссыпается куда-то на асфальт. Вот и весь осадок. И нечего тут «говорильню» разводить с поиском «нужных» слов. В этом, когда прекрасном, когда дерьмовом мире, по разному бывает. Иногда случается и так, что нет ни прав, ни «нужных» слов, ни справедливости - кто сильнее, тот и прав.
Встал ли кто на моем пути? Может меня схватил кто за руку или одежду, чтобы например «вывести» куда? Нет? И пробовать не советовал бы.
А «торможеность» языка моего в поиске «нужных» слов в нужную минуту...
«...Да будет слово ваше: да - да; нет - нет; а что сверх этого - от лукавого...».
Правда приходить в себя после этого обращения за «помощью», мне пришлось более трех дней. Боль в пояснице лишь на третий день успокоилась. Но относительно нормально передвигался я уже на второй день.
Лишь 1 день и провалялся в постели, да и то... видимо не создан я чтобы валяться долго.